У вас отключен JavaScript.

Сегодня Герой Российской Федерации, лётчик-космонавт РФ Василий Васильевич Циблиев принимает поздравления с юбилеем.

Герой России, лётчик-космонавт РФ Василий Васильевич Циблиев — участник двух космических полётов, общая продолжительность которых составила 381 сутки 15 часов. Шесть раз космонавт выходил в открытый космос, где проработал 19 часов 14 минут. С сентября 2003 по март 2009 года Циблиев занимал должность начальника Центра подготовки космонавтов имени Гагарина. В настоящий момент Василий Васильевич является советником начальника Центра.

Когда меня спрашивают, как вы стали космонавтом, обхожусь обычно тремя словами: захотел — и стал! Да, пришлось пройти настоящее горнило… Кстати, в первом отборе космонавтов — «гагаринском», участвовало больше десяти тысяч лётчиков-истребителей. Корабли-то были одноместные, поэтому космонавт — и за пилота, и за радиста, и за штурмана. И отобрано тогда было двадцать человек, а в космос слетало всего двенадцать. Из отряда в 22 человека 1965 года полетели семь человек. А наш, восьмой набор 1987 года — пять лётчиков и один бортинженер, слетали все, и не по одному разу. Мне повезло: я попал в отряд и полетел через шесть лет.

Космический корабль – не самолёт. Это в авиации инструктор может дать лётчику два-три контрольных полёта, и после этого выпустить в небо самостоятельно. В космонавтике всё по-иному. И любой старт для космонавта, как для Юрия Гагарина, является первым. Именно на этом корабле. Вы можете возразить, что до нас кто-то уже побывал на околоземной орбите. Действительно, дорожка протоптана. Но кем-то другим, а не конкретно нами. Слово «испытатель» было добавлено более полувека назад не случайно. Так оно сложилось в своё время, так и продолжает оставаться до наших дней.

Во время моего второго полёта на долю экипажа выпало более десяти нештатных ситуаций. Это, наверное, абсолютный рекорд в пилотируемой космонавтике. Это только если считать самые серьёзные! Только на корабле за двое суток, которые предшествовали стыковке с орбитальной станцией, их случилось восемнадцать!

Например, у нас произошла разгерметизация теплоносителя системы терморегулирования, и ядовитые пары этиленгликоля пошли внутрь станции. Надышались мы, естественно, порядочно. Но нужно было устранять неполадку. А для этого необходимо распустить так называемый «рукав» (связка кабелей толщиной с человеческое бедро) – да так, чтобы при этом ничего не повредить. А это не так-то просто сделать, да ещё и без специальных инструментов. Пришлось поработать «Кулибиным» – я приспособил маникюрные ножницы и заточенную железку. Резал почти три метра – я думал, что пальцы сотру до костей. Хотя, так, в принципе, и получилось. Нож было использовать категорически нельзя, слишком велика опасность повредить что-то. И тогда – новый отказ и очередная нештатка…

У нас не было права на ошибку. Если ты что-то где-то не доделал, пропустил, не заметил, это может иметь самые серьёзные последствия не только для тебя, но и для следующего экипажа, и для станции в целом. Вот и приходилось нам изобретать велосипед из подручных средств, другого-то выхода не было. Мы не могли заказать Земле необходимые инструменты и ждать, пока грузовик нам их доставит. Слишком много было поставлено на кон.

_{Александр Серебров, Василий Циблиев и Жан-Пьер Эньере в Центре подготовки космонавтов (1993).}

Я как-то в шутку спросил у Геннадия Падалки, сколько полотенец с влагой он выкрутил в одном из первых полётов в мешок. Он ответил, что ни одного, у них было сухо.
— Молодец, – сказал я. – А мы только за месяц, когда вышла из строя система терморегуляции, набрали восемь мешков по восемьдесят литров! Когда в космосе накапливается влага, то возникает большая проблема – куда её девать. Это вам не на Земле – пошёл и выжал полотенце в ведро или раковину. Здесь – космос, и проблема возникает не только в том, куда отжать, но и где потом хранить.

Как ни странно, к невесомости привыкаешь быстрее. Во-первых, сказывается многолетняя подготовка, во-вторых, иначе нельзя, надо работать и жить, я летал далеко и долго. Длительное пребывание на орбите, конечно, влияет на человеческий организм. Во всяком случае, здоровья это не прибавляет. А вот после полёта, вернувшись на Землю, надо привыкать к тяготению матушки-земли, и это привыкание идёт трудно и долго. Это не то, что думают несведущие люди: прилетел и балдеешь. И даже вой­дя в норму, еще долго испытываешь неприятные ощущения. Процесс восстановления после полета занимает столько же времени, сколько ты провел на орбите.

На одном из предприятий – не хочу называть, на каком именно, – работает один-единственный сварщик-аргонщик. Молодые ребята периодически приходят в этот цех, немного поработают и увольняются. Почему? Работа ответственная, а денег платят мало. Кадровая проблема в ракетно-космической отрасли выходит на первое место, и Центр подготовки космонавтов не является исключением. И вполне может наступить время, когда старые инструктора уйдут, а поскольку среднего звена нет, то космонавтов будет некому готовить. Мы не можем быть лучшими в космонавтике, если другие отрасли у нас в загоне. Ракетно-космическая отрасль не существует обособленно.

Иногда кандидаты в Отряд космонавтов приходят с вопросом: «А сколько я буду получать?» и… прощаются. Понимаете, мы лопатой деньги не гребём. И это тоже важно для космонавта — стремление к своей цели, а не к каким-то благам. Блага будут потом, на пенсии… А до этого — пахать и пахать. И учиться — всю жизнь. Я, уже будучи начальником Центра подготовки космонавтов, понимал, что полётов у меня больше не будет. Но по вечерам сидел и зубрил новые модули, которые были установлены на МКС. Чтобы с теми, кто полетит, разговаривать на равных. Старая станция «Мир», на которую я летал, небольшая, объёмом всего 500 кубометров. Она для меня — как открытая книга. А сдавал я накануне полёта 180 экзаменов — с оценкой. Три балла — непроходные, четыре с плюсом — плохо.

_{Василий Циблиев (слева) в Барнаульском ВВАУЛ}

Лично я очень опасной профессией считаю шахтёрскую, когда ты каждую секунду ждёшь обрушения, затопления, взрыва. Я иногда в шутку говорю, что у меня шесть выходов в открытый космос и один спуск в шахту. Так вот, скажу честно, что в шахте я чувствовал себя не очень уютно. Я бы скорее назвал профессию космонавта необычной и опасной. Конечно, у невесомости есть свои плюсы, но очень много и минусов. А процесс восстановления после полёта занимает столько же времени, сколько ты провёл на орбите. Мы летаем высоко, далеко и долго…

Что самое сложное в космической экспедиции? Взлёт и выход на орбиту очень сложны. Манёвр на орбите — сложная задача. Выход в открытый космос очень сложен. Спуск и посадка очень сложны. Но самое сложное — это подготовка. Требуются воля и терпение, и ещё раз терпение. И полёт, и адаптация на земле проходят быстро, а на подготовку уходит большая часть жизни. То, что составляет основное содержание жизни космонавта, — это подготовка, изнурительная и изматывающая, но закаляющая волю и организм, дающая высший профессионализм.

Когда на телевидении прекратят показывать скандалы в семьях известных актёров и обсуждать, кто к кому прыгнул в постель — вот зачем мне это знать? Когда интересно будет смотреть про тех ребят, которые воюют в Сирии, тех, кто выращивает хлеб, воспитывает детей. Сейчас в этот эфир просто не пробиться. И потом, оттого, что мы не мелькаем на экранах, наша работа не стала хуже, и мы сами тоже. Но за космическими достижениями раньше действительно вся страна следила. Когда Юрий Гагарин полетел, помню, я бегу домой — а у нас ни телевизора, ни радио: маме рассказать. А она уже знает. Рассказали. Через два часа вся деревня ликовала, вытащили на улицу столы, хозяйки нанесли закусок, гармошка играет…

Мне иногда говорят: «У вас был самый несчастливый полёт». А я уверен, что он был самым счастливым, поскольку закончился благополучно. Мы живыми вернулись на Землю, сохранили станцию и с честью вышли из всех нештаток. Да, было сложно. Когда восстанавливали систему обеспечения жизнедеятельности, то и по трое суток не спали. У нас и посадка была не сахар – не сработал двигатель мягкого приземления, и нас очень сильно ударило о Землю. Ощущение было такое, как будто вас поместили под Царь-колокол и ударили по нему Царь-молотом. Потом звон в ушах стоял двое суток. Правое кресло от удара о Землю смяло, и мой спортивный костюм, который лежал под ним, не смогли достать. Так я и полетел без него, в том, в чём был. И всё равно был счастлив…

Мы суеверные. Стараемся обходиться без цифры «13», не возвращаться, если что-то забыли. Есть такое наблюдение, причём не только у меня, у многих ребят: уехал муж на космодром или стартовал — в доме тут же что-то «посыпалось»: утюг сгорел, свет «полетел», и так далее. Я как-то пошутил со своим сменщиком на станции: всё, мол, дома отремонтировал? Он кивает: всё! Розетки, утюги — всё проверил. У двери попрощался, чмокнул жену — и тут вешалка хрясь на пол! Просто наваждение какое-то. Поэтому соблюдаем свои традиции, но особо не любим о них распространяться.

Полёт в космос — это не прогулка. Вот, честное слово, дней на десять и сейчас бы смотался. А вот на полгода… Два-три месяца ещё себя нормально чувствуешь, а потом однообразие и дефицит общения просто душат. Мы прилетаем — и такой информационный голод, что первому встречному хочется выговориться. Ведь там с кем ты разговариваешь? С профессионалами, на «птичьем языке»: коротко и понятно. Но во мне и кое-что изменилось: я больше стал любить нашу планету, понимать, в каком хрупком равновесии на ней всё существует.

Каждый из нас чего-то боится. И когда переступает через свой страх, то становится не бесстрашным, а нормальным человеком. Понимающим последствия того, что готов сделать для других, для своей страны. Вот наш лётчик Роман Филиппов, погибший в Сирии — ведь он знал, что делает, вырывая чеку из гранаты. И я таких ребят знал. А если говорить о главном в жизни — это внуки. Хочу видеть, как растут, хочу дождаться правнуков и ещё на их свадьбах потанцевать, попрыгать.

_{По материалам изданий «Аргументы и факты. Крым», «Журналистская правда», «Учительская газета»}