У вас отключен JavaScript.

В самый женский день в году – 8 марта – мы публикуем наш самый женский и самый вдохновенный материал – интервью с Людмилой Юрьевной Свиридовой, человеком удивительной судьбы.

Если в Музее космонавтики сотрудникам требуется помощь – например, шлем у скафандра захлопнулся, или срочно нужно узнать, как проводили испытания в ИЛ-76 – они не спешат отвлекать научных сотрудников, а бегут к ней.

Людмила Юрьевна Свиридова – человек удивительной судьбы. С юности она всю себя посвятила космосу: работала инженером в РКК «Энергия», на себе испытывала программу экспериментов перед вторым полётом Светланы Савицкой, в том числе методику первого выхода женщины в открытый космос и программу работы с уникальным оборудованием УРИ. Сейчас Людмила Юрьевна заведует отделом научного комплектования фондов нашего музея. В преддверии Международного женского дня мы поговорили с ней о женщинах в космонавтике и работе космического инженера, сложной и невероятно интересной.

Людмила Юрьевна, что вдохновило вас на работу в сфере космонавтики – полёт Гагарина?

Нет, тогда еще ничего серьезного не возникло. Вот когда Терешкова через два года полетела... Я взрослее стала, и речь шла уже о том, куда поступать – это был конец школы, десятый класс. Еще раньше, лет в четырнадцать, я ходила в астрономический кружок в институт имени Штернберга. И в планетарий на какие-то лекции – недолго, правда. Любовь к космосу постепенно складывалась, через эти школьные занятия. Сначала просто увлекалась астрономией – и вдруг люди полетели в космос! Я тогда еще и слова-то «космонавтика» не знала, но если женщина-космонавт полетела – значит, возможно пойти по ее следам! Полет Терешковой меня, конечно, поразил. Поскольку я собиралась в МАИ…

Еще до её полёта?

За год до МАИ я поступала на физический факультет МГУ. Там была кафедра астрономии, очень маленький процент приема. На дневное я не прошла, училась на вечернем отделении и одновременно работала. Это сейчас на вечернем учатся молодые ребята, сразу после школы. А тогда были люди постарше. Мне семнадцати не исполнилось, а вокруг одни взрослые!

В это же время я впервые прыгнула с парашютом.

Каким был ваш первый прыжок?

Это было нечто! Один мой коллега занимался парашютным спортом в московском аэроклубе. Я к нему подошла, очень стеснялась, но сказала, что хотела бы прыгнуть. Ну и он говорит: «Приезжай!». Инструктаж был у меня недолгий. Вообще так, конечно, не делается, подготовка должна быть основательная!

У всех, кто впервые прыгает, одинаковые ощущения: купол раскрылся, земля внизу, и ты в одиночестве. Этот коллега мне потом рассказывал, что при приземлении я наделала по неопытности кучу ошибок – я сама, честно говоря, и не запомнила. Вот это был первый прыжок! А второй уже где-то через полгода, зимой. Прыгнула нормально, но на старте было холодно и ощущался, честно говоря, какой-то мандраж. А потом уже я начала прыгать в авиационном клубе МАИ, и пошло-пошло… 

Когда вы перевелись в МАИ?

Я закончила первый курс вечернего физфака, не говоря ничего родителям. Две сессии сдала. Подготовка была хорошая, и я сдала летом экзамены в МАИ, на баллистику. Девушек мало было в группе, семеро, остальные – ребята. Родители не знали ни про учебу физическом институте, ни про поступление в МАИ – им бы плохо стало!  После поступления узнала про авиационно-спортивный клуб, стала там прыгать. Потом наиболее опытных парашютистов позвали в центральный аэроклуб, в Тушино. Остались те, кто посильнее, и я тоже.

После приземления. Из личного архива Л.Ю.Свиридовой

После этого вы занимались парашютными прыжками в армии, да? Как это случилось?

Это связано с моим распределением в ЦНИИмаш, где я защищала диплом. Я уже тогда хотела перейти в НПО «Энергия», нынешний РКК, потому что знала, что там ведется подготовка гражданских космонавтов. Но первые два года перевестись невозможно – молодых специалистов в «Энергию» не брали. К тому моменту я уже стала мастером спорта, опытной спортсменкой, и меня пригласили в спортивную команду военных сил. Я согласилась на два года - с условием, что потом уйду. Но начались спортивные успехи, и я как-то задержалась на семь лет… К этому времени у меня в активе было почти две с половиной тысячи прыжков с парашютом, победы на соревнованиях и несколько установленных рекордов.

А потом как-то встретила знакомого, с которым прыгала в центральном аэроклубе в Тушино. Он, кроме того, был инженером, начальником сектора в НПО «Энергия». Разговорились, я сказала, что пора бы уже на предприятие … Он говорит: давай ко мне! Оказалось, что его сектор занимается подготовкой космонавтов к выходу в открытый космос, техническим обслуживанием и ремонтом станций… Там велась работа, связанная с испытаниями и тренировками – то, что мне надо. И рядом отдел гражданских космонавтов! 

Какие испытания вы проводили?

Сначала – инженерная работа, разработка всевозможной документации, подготовка, а затем и сами испытания. Их моделирование проводилось в наземных стендах, в условиях невесомости в гидросреде и в летающей лаборатории ИЛ-76, где мне довелось работать в качестве инженера и испытателя. В нашем музее есть макет этой модели. 

Невесомость похожа на ощущения во время прыжка с парашютом?

Я бы не сказала. Когда отделяешься от вертолета, тогда, бывает, проваливаешься немного. Похоже на невесомость, но к этому быстро привыкаешь и потом не замечаешь. У самолета скорость другая, там не проваливаешься, а немножко еще двигаешься по инерции. Вот когда я единственный раз прыгала с аэростата – там да, там очень похоже. Аэростат стоит на месте, не двигается, и высота где-то метров 700. Его еще раскачивает на тросе – тоже интересное ощущение… И когда ты прыгаешь – тогда проваливаешься, да, сильное ощущение. Похоже бывает, когда на лифте быстро спускаешься.

Какие задания вы выполняли в условиях невесомости?

Отработка методики выполнения отдельных кратковременных операций на летающей лаборатории и циклограмма выхода в открытый космос в гидросреде, а затем уже – подготовка космонавтов. Были операции разных типов. Оператор из испытателей контролировал их проведение. В кратковременных операциях, проводимых в самолетах-лабораториях, всё делали прерывисто, потому что невесомость могли смоделировать только на 25 секунд. Выходит человек из люка, тут заканчивается невесомость, он застывает – в скафандре тяжело, ему со стороны помогают – потом снова создают невесомость, и он продолжает операцию. Циклограмма выхода в открытый космос отрабатывалась в гидробассйене в течение четырех-пяти часов.

Во время испытаний с моделированием невесомости в ТУ-104. Из личного архива Л.Ю.Свиридовой

Говорят, что такая работа иногда опаснее, чем собственно работа в космосе – это действительно так?

Нет. Видимо, в данном случае имеются ввиду испытательные полеты на самолетах. Летчик-испытатель – это опаснейшая работа. У нас, конечно, были совсем другие испытания. Но все, что относится к экстремальным условиям работы, требует серьезного отношения. Где бы ты ни находился, любой полет – это серьезное дело, а работа в скафандре требует особого внимания и ответственности.

Людмила Юрьевна, расскажите, как возникла идея следующего за первым женского набора?

Мы были знакомы со Светланой Савицкой по соревнованиям по парашютным прыжкам, она тоже закончила МАИ. У нее появилась информация, что в Соединенных Штатах организуют женский отряд. Тогда она мне позвонила, мы встретились и написали письмо на имя Валентина Петровича Глушко – он тогда был генеральным конструктором НПО «Энергия». Поскольку я работала на НПО, можно было подойти на территории к секретарю и записаться на прием. Что я и сделала. Светлана приехала на предприятие, и мы встретились с Валентином Петровичем. Так совпало, что у него была та же информация и тоже возникла мысль о создании женского отряда. В том разговоре Валентин Петрович сказал, что нужно подобрать возможных кандидаток среди авиационных спортсменок.

У девушек, которые после этого пришли, была такая же мечта, как и у меня: полететь в космос. Второй раз мы были у Глушко уже с ними. По его распоряжению мы вышли на медицинскую комиссию. После того, как организм проверили от и до –последние пробы: подъем в барокамере и центрифуга. Я почти все прошла, но что-то там было у меня с давлением… Пришлось побегать, позаниматься немного. Уже летом я снова была на комиссии. В это время к набору присоединились девочки-врачи. Всего нас в этом наборе было десять человек.

Дальше в НПО «Энергии» начались технические занятия – и буквально после этого по личным, семейным причинам мне пришлось покинуть программу. 

Как вы работали дальше, и как сложилась судьба остальных девушек из отряда?

Ближе всех к полету подошла Ирина Пронина. Она прошла всю подготовку и должна была лететь после Светланы Савицкой, но по независящим от нее причинам полет не состоялся. В следующий раз уже только Елена Кондакова летала… Но все в основном остались в своей профессии. Кто-то продолжил работать в медицине, кто-то в «Энергии» инженером... Когда к первому полету Светланы проводили испытания, все эти девушки принимали участие в эксперименте. Проверяли все, что может стать для женщины проблемой во время полета – например, как влияет перераспределение крови в невесомости на организм.

Я все это время продолжала работать инженером в своем отделе, участвовала в испытаниях в гидробассейне. Сдала для этого водолазные зачеты, у меня даже значок есть…  Но это был недолгий период, а потом началась подготовка Светланы Савицкой к выходу в открытый космос. Это была специальная программа, под которую запланировали испытания в гидросреде, в барокамере и самолете-лаборатории. Одним из самых серьезных было испытание в барокамере – это предполагалась работа с уникальным инструментом… Пайка, резка, сварка. Начались испытания, там были мужчины, мужчины, и я – женщина метр шестьдесят.

«Дни напролет проходили то в бассейне, то на летающей лаборатории. Наконец наступил самый главный момент – испытания в барокамере. Предстояло отработать все режимы в условиях вакуума. Людмила получила разрешение провести этот эксперимент в полном выходном облачении. Сначала программу выполнили мужчины, а потом наступила ее очередь. <…> Скафандр вообще делается на мужчин, работать в перчатках, рассчитанных на широкую мужскую руку, довольно трудно. Но, тем не менее, все операции Люда выполнила замечательно: швы получились ровными, удалось сделать и пайку, и резку, и напыление». 

(с) Е.Белоглазова, «Верность мечте»

А как вы попали в Музей Космонавтики и почему именно сюда?

В 2006 году у меня был небольшой юбилей – проработала на предприятии 30 лет. После этого я пришла в музей. Искала что-то такое, чтобы не оставлять космос.

Я пришла в период реконструкции, познакомилась с коллективом. Здесь, конечно, очень опытные сотрудники, настоящие профессионалы музейного дела. Когда работаешь на предприятии, ты делаешь то, что делаешь и знаешь то, что для этого требуется. Естественно, многие дополнительно интересуются историей и развитием отрасли, но это не всегда возможно... А работая в музее, я больше узнала об истории космонавтики, чем за все предыдущее время. Здесь люди мыслят как-то шире, в гуманитарном плане.

Как это все устроено, я тогда не представляла. И сейчас иногда приезжают мои коллеги с предприятия на выставки, на юбилеи, спрашивают: «Что тут делают-то?» Я им говорю: «Сложно объяснить! Работы много, работа очень интересная!» А что именно здесь делаем – это только когда вливаешься в работу музея, тогда понимаешь, сколько труда требуется, чтобы посетители больше узнали и увидели о космонавтике. Это большая научная работа, включающая изучение текстов, специальной литературы, журналов, сайтов и так далее… Все это перерабатывается в результате в то, что вы видите в экспозиции. 

Какую работу вы проводите в музее?

Раньше я уже говорила, что попала сюда во время реконструкции и влилась в коллектив, который работал над созданием новой экспозиции музея. Это было интересное время, когда высказывались новые идеи. И ничто не стоит на месте, будет что-то добавляться, будут разрабатываться новые темы – например, о будущем космонавтики.  

Сейчас я работаю зав. отделом научного комплектования фондов, и у меня замечательные сотрудники.  Работать очень интересно, поскольку я опять имею дело с предметом. А из того, что мне ближе всего – поездки на предприятия, узнавание о каких-то новых экспериментах, переговоры о том, какие экспонаты нам могли бы дать на выставки… Смотришь, что там сейчас делается – так интересно! На многих предприятиях я впервые побывала после того, как стала работать в музее. И со своим отделом, конечно, поддерживаю связь. 

Во время работы по проекту «Буран». На фото: Лохин Е., Киселев С., Свиридова Л. Из личного архива Л.Ю.Свиридовой

А с посетителями вы работаете? Кто сегодня интересуется космонавтикой?

Экскурсии я не вожу. Участвую в некоторых выставках в составе рабочих групп – это уже дополнительно, помимо основной работы. Смотрю иногда – детей много приходит. Это удивительно, сейчас же дети стали более прагматичными, хотят быть юристами, экономистами… Но бывает, спрашиваешь их: «Кто хочет стать космонавтом?». И поднимают руки, причем девочки, бывает, первые!

Думаю, что из того потока, который к нам приходит, кто-то будет потом космическими инженерами, а кто-то даже в отрядах космонавтов. И девочки, я думаю, будут проходить конкурсные отборы на том же уровне, что и мужчины.  Вот Елена Серова сейчас прошла! А будут и новые наборы. Самое главное – чтобы те девочки, которые в них войдут, потом слетали. Чтобы не было снова такого перерыва в десять-двадцать лет, когда к этому только готовили.

Раньше ведь тоже так было: на машинах женщины не ездили, а сейчас – каждая вторая. В армии – пожалуйста, на танках девушки ездят. Я думаю, что и в космонавтике у нас все выровняется. Мне кажется, для этого нужно девочкам больше рассказывать о женщинах в космонавтике. Мы разрабатывали для музея посвященную им выставку, и там постарались рассказать обо всех: о первом женском наборе, о зарубежных астронавтках – у них столько замечательных девушек летало! О той же Терешковой…

Полёт Терешковой изменил и вашу жизнь, и жизни других девушек… Но еще после полета Гагарина вы писали куда-то письмо о том, что хотите быть космонавтом – расскажите о нем!

Это было как раз в тот период, когда занималась в кружке астрономии, в планетарии… Под впечатлением от полета написала письмо – детское, наивное. Что-то о том, что хочу в космос летать и помогать… Не знала, кому его надо отправить, и почему-то решила, что в Академию наук. Потом мы с мамой уехали на юг. Приезжаем обратно, а тут письмо. На конверте написано: «Комиссия по межпланетным сообщениям». Мама удивилась, она не знала ничего! Я конверт разорвала, внутри – официальный бланк, настоящая комиссия, значит. Написали, что благодарят за желание содействовать, но в настоящее время моя просьба не может быть удовлетворена, как-то так… Для меня в этом не было никакой трагедии – по юному возрасту. Но впечатление оно, конечно, произвело, и где-то в подкорке отложилось.

Кто знал, что потом так сложится! У вас ведь в итоге вся жизнь с космосом, и работа, и увлечения.

Так получилось. Я же ничего не планировала! Это я сейчас могу по полочкам разложить, начиная с небольшого кусочка с астрономией в школе, с планетария – а потом баллистика в институте, прыжки, предприятие… И не случилось такого, что ушла с предприятия – и все. Как-то плавно все перешло в изучение космонавтики на сегодняшнем уровне. И то, что связь с предприятием есть, меня очень радует – это родной мне коллектив. У нас многие мечтали слетать. Не всем удалось, но все продолжают работать.

Все-таки космос – это навсегда.

Беседу вела Екатерина Степаненкова.